Нодар ДУМБАДЗЕ
Перевод З. Ахвледиани


А случай, о котором я расскажу сейчас, произошел в феврале 1943 года,
на уроке грузинского языка и литературы.
Мы — восьмиклассники бондисхидской средней школы — в ожидании
учительницы Джоконды Мелимонадзе сидели у тлевшего камина, стараясь хоть
немного отогреть окоченевшие руки и ноги.
Село Бондисхиди* расположено по обоим берегам знаменитой реки
Губазоули (ее в народе называют второй артерией Гурии. Первая артерия, как
известно, это река Супса). Через реку перекинут висячий мост, давший селу
название. До сооружения моста село называлось Джварцма**, но не потому,
что здесь был распят Христос, а потому, что именно здесь приняла
мученическую смерть от набежавших со стороны Бахмаро татар известная
каждому гурийцу монашка Центерадзе. Если не считать святой Шушаник и
царицы Кетеван***, Центерадзе первая женщина в мире, погибшая во имя
христианской веры. Обо всем этом нам известно из лекций, прочитанных в
нашем клубе руководительницей кружка атеистов Агнессой Багатурия. И мы
гордимся своим историческим прошлым.
_______________
* Б о н д и с х и д и — «висячий мост».
** Д ж в а р ц м а — распятие.
*** К е т е в а н — мать грузинского царя Теймураза I, в 1624 г.
была замучена иранским шахом Аббасом за отказ принять ислам.

Бондисхиди со всех сторон окружен небольшими деревушками — Мециети,
Чачиети, Буксиети, Цкварамети, Укунети, Квирикети, Какабети, Коколети и
Ципнагвара. Дети, живущие в этих деревушках, после окончания своих
начальных школ продолжают учебу в бондисхидской средней школе. Они ничем
не отличаются от бондисхидских детей, разница разве только в том, что от
бесконечного хождения по висячему мосту у бондисхидцев немного
разболтались мозги, а у ципнагварцев глаза чуть печальней, чем у остальных
их сверстников, и лица у них невыспавшиеся. Объясняется это просто: от
Ципнагвара до Бондисхиди добрых семь километров, поэтому вставать им
приходится на целый час раньше других учеников. Во всем же остальном
Бондисхиди с окружающими его деревушками — обычное гурийское село, и его
средняя школа — обычная сельская школа, не очень-то напоминающая
Икалтойскую академию*.
_______________
* И к а л т о й с к а я  а к а д е м и я — высшая школа в
Грузин, возникшая на рубеже XI — XII вв.

Кукури и его сестра Натела жили в Ципнагвара. Я же, спасаясь от
городского голода военных лет, жил у своих родственников в Бондисхиди.
Итак, было февральское утро. И мы — озябшие восьмиклассники
бондисхидской средней школы — толпились у тлевшего камина в ожидании
преподавательницы грузинского языка Джоконды Мелимонадзе.


Она вошла в класс без обычного «Здравствуйте!» и «Садитесь!», бросила
журнал на стол, подтащила к камину стул, села и протянула к огню
побелевшие от холода руки.
— Замерзли вы, да? — спросила она после минутного молчания.
— Холодно, учительница!
— Сколько вас сегодня?
— Восемь из шестнадцати!
— Маловато!
— Ничего, начнем, остальные подойдут! — посоветовал Титико Чантурия.
— Где же они до сих пор?
— В дороге, наверно...
— Например?
— Например, Натела Нижарадзе!
— Она придет? Не подведет нас?
— Не думаю, чтобы Натела способна была подвести! — ответил Гури
Гогиберидзе.
— А урок ты знаешь? — спросила вдруг учительница.
— Я? Конечно, знаю!
— В таком случае, пожалуйста, начни!
Скрип дверей спас Гогиберидзе.
В комнату вошла Натела.
— О-о-о, зачем ты так спешила! — воскликнула учительница.
— Мать у меня захворала, учительница! — солгала Натела и, устыдившись
собственной лжи, потупила голову.
— Ладно, ладно, не накаркай здоровому человеку!
— А что мне делать, учительница? От моего дома до школы семь верст!
— Надо вставать пораньше!
— Когда пораньше — ночью?
— Не болтай глупостей!.. А урок ты выучила? — Натела еще ниже
опустила голову. — Тебя спрашиваю, Нижарадзе!
— Нет, учительница!
В классе наступило неловкое молчание. Оно длилось довольно долго, и
все это время учительница не сводила глаз с Нателы.
— Зачем же ты шла в школу? Нет, подумать только: вставать чуть свет,
идти в такую даль, в снег, метель и мороз, и ради чего? Чтоб заявить
учительнице: «Я не знаю урока»? Можно ли так рисковать из-за трех слов?
Вдруг по дороге споткнешься, или сорвешься в овраг, или, не дай бог, волк
из лесу выскочит! Ведь тогда пропала ты и, что самое главное, пропали все
мы! Зачем же поступать так неосторожно?! Не лучше ли сообщить
телеграммой — так и так, урока не знаю, сожалею, но в школу сегодня не
приду...
Классная комната ходуном заходила от хохота. Смеялась Натела,
смеялась сама учительница...
— Ладно, иди сюда, погрейся! — Джоконда уступила Нателе свое место у
камина, а сама подошла к столу, взяла книгу и начала:
— «Распоряжение». Рассказ Эгнате Ниношвили...
Долго рассказывала наша учительница про жалкое, голодное, бесправное
существование гурийского крестьянства, про такую же голодную, несчастную
жизнь его верного заступника — Эгнате Ниношвили. Она рассказывала так
тепло и проникновенно, что мы не могли сдержать слез. Наши переживания
достигли кульминации, когда уставший, голодный и холодный Кация Мунджадзе,
посланный сельскими властями караулить железнодорожный путь, прилег
вздремнуть и, боясь прозевать поезд, положил голову на рельс.
Дочитав до этого эпизода, учительница закрыла глаза и продолжала
шепотом, наизусть:
«Положив голову на рельс, Кация спал... Сияла полная луна, озаряя
небритое лицо Кации. В кустах сладчайшей трелью заливался соловей. Вот
вдали показался поезд... Кации снится сон: он почувствовал приближение
поезда, вскочил, взял ружье на караул, вытянулся... Подходит поезд —
вагоны из чистого золота, и люди в них в золотых мундирах. Они сердито
смотрят на Кацию — дескать, как ты посмел спать на посту!.. «Боже мой, —
думает Кация, — сошлют, чего доброго, меня в Сибирь! Пропала бедная моя
семья!..» Колеса паровоза скользнули по рельсам, где лежал Кация, и
продолжили свой бег...»
Учительница умолкла. Мы плакали навзрыд.
— А дальше? — спросил, глотая слезы, Сосико Гигинейшвили.
Учительница, с трудом уняв дрожь в голосе, докончила рассказ:
«На рассвете путевой обходчик нашел на рельсах обезглавленный труп.
Это был Кация Мунджадзе...»
Минут пять в классе длилось молчание. Потом учительница подошла к
камину, подняла Нателу, села на свой стул и спросила:
— Есть вопросы, дети?
Вопросов не было — умер Кация, и все тут. Какие еще вопросы? И вдруг
раздался голос Нателы:
— У меня вопрос, учительница!
— Говори!
Натела не спеша подошла к своей парте и спросила:
— Ежели у Кации оторвало голову, кто же рассказал про его сон?
Разразись в классе гром и молния и провались все мы в преисподнюю,
Джоконда была бы удивлена меньше! И мы заржали так, что в окне зазвенели
стекла. Натела села и стала удивленно оглядываться — дескать, что я такого
сказала?
Когда класс унялся, учительница подняла покрасневшее лицо:
— Нижарадзе, встать!
Натела встала.
— Собери книги!
Натела собрала книги.
— Вон из класса!
Натела двинулась к двери.
— И чтоб глаза мои не видели тебя на моих уроках!
Натела вышла. Мы сидели притихшие и удивленные. Никто не ждал такого
финала.
— Учительница! — встал я.
— Чего тебе, Нанадзе?
Я сам не знал, чего мне хотелось в ту минуту. Но я чувствовал, что,
если сейчас не выскажу всего, что накипело в душе, — задохнусь. И я начал
скороговоркой:
— Что же это вы, учительница... Что же это вы с утра отравляете нам
настроение!.. Читаете нам про голод, несчастье, смерть, про отрубленную
голову, про горе и слезы!.. Мало нам своих забот? Прочли бы этот рассказ
сытым, довольным судьбой детям — пусть пожалеют бедняка Мунджадзе... А нам
хватит и своего горя — войны, холода и голода!.. Да!.. И потом, если
хотите знать, Нателу Нижарадзе вы выгнали совершенно напрасно! Вот так!
Я сел, еле переводя дыхание. И тотчас же встала учительница.
— Ты кончил, Нанадзе?
— Да, учительница!
— Все сказал?
— Да, учительница!
— Значит, Ниношвили тебе не нравится?
— Нет, не нравится!
— А кто тут ревел минуту тому назад? Не ты ли, Нанадзе? Или мне
показалось?
— Потому он и не нравится, что заставил меня реветь!
— Собери свои книги, Нанадзе!
Я ждал этого, и книги мои были уже собраны.
— Закрой за собой дверь и догони Нижарадзе, она не могла уйти далеко!
Я вышел во двор. И вдруг мною овладело такое чувство, словно все это
время я сидел в раскаленной пекарне, а потом кто-то вытащил меня оттуда и
ткнул головой в снег.
Натела шла, опустив голову, не спеша. Я окликнул ее. Она оглянулась,
остановилась.
— Выгнала меня! — сказал я с улыбкой.
— Слушай, Нодар, чего вы взбесились? Что я такого сказала? — спросила
Натела грустно.
— Ну, знаешь... Задавать такие вопросы про писателя нельзя...
— Почему?
— Так. Нельзя!
— А если в рассказе получается неправдоподобно?
— Ну, может, про сон и вправду получилось не того... Но в общем-то
все правдоподобно.
Натела пожала плечами.
— А тебя-то почему выгнала?
— А я сказал, что нечего читать нам рассказы про чужую нужду, когда у
нас и своей достаточно! — Я гордо взглянул на Нателу. — Разве я не прав?
— Не прав, конечно! Наоборот, после этого рассказа у меня как-то
легче стало на душе. Значит, были люди, которым жилось хуже нашего!
Ответ был настолько неожиданным, что я от удивления раскрыл рот...


Семь верст молча прошагали мы по снегу. Она не спрашивала, куда и
зачем я иду, я не говорил — провожаю, мол, тебя. В этом не было ничего
необычного ни для нас, ни для встречавших нас соседок. Про нас знало все
село. Про то, что наша дружба — чистая и нежная — начало большой жизни, и
больше ничего. Настал было однажды час, когда зловещая тень чуть не
затмила свет двух пылающих сердец. Но тогда сам господь встал в нашу
защиту.

ПРОДОЛЖЕНИЕ